Живая вечность
Есть христианство уверенности и христианство надежды. Надежда и вера не так уж прямо связаны друг с другом, как обычно полагают, часто они противоположны – именно это выражает Господь в притче о мытаре и фарисее.
Лучше всего это видно из полярного отношения веры и надежды к любви. Что благословляется в таинстве венчания?
Христианство уверенности благословляет любовь, проявляющуюся в твёрдом желании хранить друг другу верность, быть с другом и т.п. Христианство надежды скептически относится к этому «твёрдому желанию». Твердые желания оказываются так же хрупки как скальпель или хрусталь. Человеческая воля – слишком человеческая. «Да будет воля наша» не крепче «да будет воля моя», даже в два раза нестабильнее.
Христианство надежды благословляет любовь, проявляющуюся в отчаянии, в сомнении, в уверенности, что долго брак не продлится, что он вообще ошибка и недоразумение. Это как благословение воды на Богоявление. Молится священник над рекою, но вода, над которой произнесены первые слова молитвы, ко времени окончания молитвы уже далеко внизу по течению.
Уверенность пытается налить воду в хрустальный бокал. Налить нетрудно, но вода перестаёт быть текучей, теряет одно из главных своих свойств. Ответственный подход к любви постепенно превращает воду в сероватый осадок на стенках фужера. Сами-то муж и жена могут этого не заметить, а сын наркоманит.
Надежда – кладёт бокал в речную струю. Сколько он продержится? Когда вода его захлестнёт или вынесет на мель?
Вера превращает воду в вино, надежда превращает вино в кровь.
Конечно, как героине Гоголя, хочется в любви сочетать уверенность Иван Ивановича с нежностью Ивана Никофоровича, дородность Ивана Павловича с развязностью Балтазар Балтазарыча. Днём богородица, ночью проститутка, - это ж не к жене относится, а к тому «одному существу», которое и есть любовь. Днём Христос, ночью Ирод, и чтобы Ирод был такой… великий-превеликий… Обычно ироды утром сбегают, но авось, небось, да как-нибудь…
В таинстве венчания уверенность – в женихе и невесте, надежда – в священнике, который тут уж точно воплощает Христа. Верующие веруют в свою веру, Христос надеется, что у них это не навсегда и неглубоко, что есть в них и отчаяние, и слабость, и что это отчаяние поможет вере не раздолбать любовь на мелкие кусочки. Люблю, Господи, помоги сдохнуть моей уверенности, что это навсегда, помоги сдохнуть и моей уверенности, что это не навсегда. Ну её, уверенность в том, что моя любовь бессмертна, а цинизм я и сам убью. Любовь не бессмертна и не смертна, она ежесекундно умирает и ежесекундно воскресает, потому и вечная, как Тот, Кто её сотворил.
*
В Евангелии нет слова «надежда». Вера и любовь – есть, а надежды нет. Потому что сама суть Евангелия – предмет не веры и не любви, а надежды. Вера – в то, что Иисус есть Христос. Любовь – ко врагу. Но что Царство Божие приблизилось – это не вера и не любовь, это надежда.
Конечно, надежда Евангелия – особого рода. Надежда «второго порядка», пользуясь жаргоном физиков.
Есть надежда на то, что всё будет хорошо, как нам бы хотелось или – если мы проецируем себя на Бога – как хотелось бы Богу. Всё будет хорошо, всё будет обалденно.
О такой надежде говорят – и правильно делают – милитаристу, который хочет начать войну, потому что безнадёжная ведь ситуация с этими террористами. Есть надежда, юнкер Шмидт, ещё не всё потеряно!
Хочешь убить преступника – то есть, чтобы кто-то для тебя его «казнил» по приговору суда? Он ведь безнадёжен, неисправим. Есть надежда! Не надо казнить!
Хочешь, чтобы тебя для тебя кто-нибудь убил, избавив от мучений? Не надо, есть ещё надежда, что мучений не будет!
Хочешь сделать аборт? Не надо, есть надежда, что прокормишь, и в творчествве преуспеешь, и не сломаешься под грузом.
Милые добрые ветхозаветные надежды первого порядка. А вот надежда второго порядка: сделал ты аборт (ну, аборт сделал врач твоей жене, но ведь и тебе сделали). Всё, ребёночек не родился, погиб, ты погиб, жена погибла? Обменяли спасение своей души – и чужую жизнь – на жизнь «по силам»?
Так вот, есть надежда, что нет – не погиб. Должен погибнуть, а не погиб. Должен пойти в ад, а не пойдёшь. Солдаты, палачи, судьи, - должны погибнуть, а вот есть надежда, что не погибнут. Есть Павел: прелюбодеи, малакии, алкоголики не войдут в Царство Небесное. А есть надежда: войдут. Вот это надежда второго порядка и есть Евангелие.
*
Идёт ли человек, едет ли на велосипеде или автомобиле, глядит он вперёд. Чем быстрее он движется, тем дальше он должен глядеть. Чем уже и опаснее путь, по которому он движется, тем дальше он должен глядеть. Канатоходец категорически не глядит под ноги, такое разглядывание собственных носков - роскошь того, кому всё равно, куда идти, да и на окружающих наплевать.
Верует не тот, кто в Бога верует, а тот, кто глядит на Бога, а не на свои носки.
*
Вера знает сомнения, надежда не знает ничего, кроме сомнений. Вера может сочетаться с уверенностью, надежда несочетаема с надежностью. Пока есть возможность, надежде ещё не место. То, что обычно назыввется надеждой, является простой экстраполяцией, наивной убеждённостью, что завтра будет не намного хуже или даже лучше, чем вчера. Обычно так и бывает. Изредка человек оказывается в такой поганой ситуации, что он начинает надеяться иначе - на врыв и слом, на новый мир, на чудо. Только отчаянная надежда - надёжная. Только такая - точна, потому что мир нормален лишь на поверхности.
Главный враг надежды, как и веры - уверенность. "Всё будет нормально!" - боевой клич не христиан, а римских солдат (из которых получались замечательные римские стоики), клич вдохновляющий и лживый. Вера в то, что "всё образуется", есть отрицание веры в Бога, Который Один - а не какое-то мифическое "всё" - может что угодно "образовать". А может - и не образовать, ведь Он свободен, а мы сволочи, для которых "нормально" - это палку в колёса, чтобы не задавали ближних. Не должно быть всё нормально - мы же это нормально сгниём, сжуём, спалим и ближнего нормой уедим.
"Всё будет нормально" есть отрицание надежды. Надежда говорит: "Свет светит во тьме и тьма не объяла его". Отрицание надежды бывает вздорное, и тогда оно говорит, что нет никакого света, и это слишком очевидный вздор, чтобы долго этому верить. Но бывает лукавое отрицание надежды, и оно говорит: "Свет светит всё ярчее и ярчее! Свет светит практически во свете! Тьма отступает!! Осталось недолго!!!" Да кто мы такие, чтобы знать времена и сроки? Кому нужен Бог, который говорит: "Всё будет нормально"? Плоский, лживый божок. Истинный Бог не говорит, а кричит: "Да минует Меня чаша сия!" Он стонал: "Да будет воля Твоя", и воля эта была - о ненормальном, о распятии и смерти. Не будет нормально - будет ненормально, ибо смерть ненормальна, а Воскресение ненормально вдвойне.
Ханжество приказывает веровать, ибо всё будет хорошо. Христианство верует, ибо уже здесь, сейчас, среди смерти, зла, греха (в том числе, христианского) есть Христос. Можно ужасаться тьме, можно не веровать в Свет, только не надо выдавать тьму за Свет, безразличие к чужой боли - за проповедь. Обман - преступление, самообман - грех. Утешающие всегда неправы, правы страдающие и сострадающие. Бог испытывал Иова, а провалились на испытании утешители Иова.
Всё будет нормально - в Царстве Божием, но не благодаря человеческому лукавству, не усилиями ханжей, а вопреки.
А здесь на земле
всё отнюдь не будет нормально и не есть нормально, и многие умрут не
накормленные, не согретые хотя бы сочувствием тех, кто обязан был
посочувствовать. Христос с нами не тем, что "все будет нормально", а тем, что
лучше ненормально с Христом, чем нормально - без Него. А выбирать,
увы, приходится именно так. Не всегда, но часто.
Надежда – странная добродетель. Собственно, надежда и не добродетель вовсе, как и вера с любовью (вместе с надеждой они составляют лихую тройку, о которой любил размышлять апостол Павел и которую католики называют «богословскими добродетелями», хотя уж богословы отнюдь не претендуют на первенство в вере, надежде или любви). Добродетель должна что-то делать, а вера, любовь, надежда, хотя и побуждают к делам, но сами по себе сущие безделицы. Это Обломов, который лежит на диване, и само его лежание побуждают окружающих быть деловитыми.
Поддельная вера есть суеверие, поддельная любовь есть власть, поддельная надежда есть надежда. Вот незадача: нет слова для обозначения фальшивой надежды. Возможно, потому что поддельной любви мало, слишком легко распознать подделку, поддельной веры мало, потому что тут подделку разгадать абсолютно невозможно. Надежда легко подделывается, а распознать фальшивую надежду трудно.
Надежда легко подделывается, потому что надежда, в отличие от веры и любви, вообще поддаётся тренировке, самовоспитанию. Вера даётся благодатью свыше, любовь даётся существованием любимого, надежда не даётся, а вырастает изнутри себя. Её нужно поливать, пропалывать от ложных надежд.
Ложная надежда легко опознается: она очень сильная. Так сорняк сильнее, жизненнее, чем пшеница. Ложная надежда агрессивна, она не хочет знать реальности, она не хочет учиться, приобретать знания, терпеть разочарования, она считает даже крушение надежд доказательством того, что надеяться стоит, просто ещё чуть-чуть локоть ко рту подтянуть – и укусится. Ложная надежда смело называет времена и сроки, легко находит себе основания.
Ложная надежда, как и всякая ложь, губит человека. Психолог Виктор Франкл отмечал, что в Освенциме (где он сидел) среди первых гибли люди, которые позволяли себе надеяться на скорое или даже не очень скорое освобождение. Они устанавливали какой-то срок (вот придут освободители 28 мартобря), и когда этот срок наступал, а наступления не происходило, они умирали с отчаяния. Ложная надежда – это отчаяние в овечьей шкуре. Особенно страшно, когда такие ложные надежды объединяют стаю. Например, бывают целые народы, которые на первый взгляд инфантильно глупы, коллективистски надеются на доброго дядю, легкомысленно относятся к своему здоровью и даже к здоровью своих детей. Это очень опасные для окружающих народы: их ложные надежды есть надежды солдатские, и вооружены эти народы обычно очень прилично и легко пускают оружие в ход – когда начальство прикажет. Их питает надежда на покорение других, и надежда эта основывается на оружии, на силе.
Библия довольно резко противопоставляет ложную надежду – надежду, например, египтян на своё войско – надеждам верующих на Бога. Надежда должна быть безосновательной, иначе это уже не надежда. «На Бога надейся, а сам не плошай» - это и есть отрицание надежды. Надежда побуждает плыть по морю в дырявом тазу, а не на корабле. Ложная надежда отправляется в плавание на броненосце, чтобы завоевать весь мир. К счастью, мир организован так, что его нельзя завоевать, а вот в дырявом тазу можно проплавать всю жизнь с пользой для себя и окружающих. Уровень развития цивилизации определяется по умению вычерпывать из таза воду со скоростью большей, чем вода поступает в таз.
Ложная надежда иррациональна. Рассудочное начало в человеке поэтому вообще недолюбливает слово «надежда», как и слово «вера». Если уж совсем честно, рассудок не очень доверяет и слову «любовь», только это не афиширует. Не так поймут. В надежду, однако, только ленивый просветитель не бросал камня, а просветители не бывают ленивыми. Мол, надежда – непозволительная роскошь в обстоятельствах, требующих воли, опыта, усилий, инициативности. Надежда – последнее прибежище лодырей, агрессоров и халтурщиков. «Авось, небось, да как-нибудь – три русских бога» (поговорку записал Даль). Три бога и, вопреки теории вероятности, все три надежды – ложные.
Настоящая надежда не враждебна разуму, а есть порождение разума. Только надежда есть порождение большого знания, тогда как малое знание порождает расчётливость. Рационализм в своём детском, арифметическом виде полагает, что, если он научился умножать в столбик, то вся вселенная ему подвластна. Рационализм высший, зрелый, знает: чем более расширяется круг познанного, тем более и та окружность, которая отмечает начало непознанного. Сложить дважды два нетрудно, и тут не место надежде. Когда же начинаются настоящие расчёты, рационально оставить какие-то допуски, иначе дело никогда не будет сделано, космический корабль не взлетит. Тут уже надежде место следует оставить. Если человек оказался в тюрьме, он должен не надеяться на освобождение, а деятельно готовить его или деятельно готовить себя к долгим годам заключения. Но если человек понимает, как это понял Платон, что весь мир есть в очень определённом смысле тюрьма, то он должен обратиться к надежде – настоящей, не детской надежде на то, что кроме тюрьмы и тюремщиков есть кто-то свободный снаружи, к кому можно обратиться.
Надежда есть прежде всего умение выразить своё желание в слове. Очень многие желания избегают слов, потому что вырази – и поразишься тому, какая же гадость это желание. Ребёнок плачет, когда хочет есть, потому что не умеет говорить. Слёзы – его сигнал миру. Когда ребёнок научается говорить, он научается надежде: он способен воспринять обещание, он способен рационально оценить надёжность обещающего, он способен сигнализировать о своей нужде. Надежда и есть сигнал, сменяющий плач.
Надежда противостоит не рациональному, не унынию, не прагматике. Надежда противостоит одному: безнадёжности, отчаянию. Не надёжность, а именно надежда. Где надёжно, там надежда не нужна, там – уверенность. Уверенность – стоит, а надежда – лежит. Собственно, слово «надежда» означает ровно то же, что и «положительность». «Надеяться на что-то» означает «положиться на что-то». «Деть» - «класть» по старославянски («одеть» - «возложить»). Безнадёжность совместима с уверенностью: всё будет плохо. Придётся стоять всю жизнь, прилечь не дадут. Надежда говорит: «Нет, приляжем на лоне Авраамове!»
Насколько противен человек («христианин»), уверенный в своём спасении, настолько симпатичен человек, надеющийся на спасение всех. Такая надежда, на первый взгляд, отрицает основы веры: если все спасутся, если в аду никого не будет, то зачем веровать, зачем исполнять обряды, молиться? На второй взгляд, а главное – на ощупь – без такой надежды и вера-то греховна. Спасти себя или избранных, может, мы и сами смогли бы. Вот всех спасти – это да, это выше человеческих сил. Но ведь только на это и нужно надеяться, что есть «выше»?
Вера и любовь – могучие силы. Горы двигают, зло прощают. Надежда кажется чем-то очень слабеньким. «Надежды маленький оркестрик под управлением любви». И что любовь без этого оркестрика? Всего лишь влюблённость. Надежда – слаба, как всякое слово слабо. Но мир, как с некоторых пор знает и наука, состоит прежде всего не из звёзд, планет, атомов, молекул, а из частиц и чего-то такого невидимого и слабого, что это почти невозможно зафиксировать. Слабые взаимодействия – но их много, и именно они составляют большую часть энергии в мире. Так в животном мире основную массу составляют не люди и киты, а мельчайшие организмы, тараканы да планктон. Вера и разум, любовь и деловитость – исполины душевного мира человека, но без надежды они вымрут в одночасье, как киты без планктона, как люди без слов, без тех слабых взаимодействий, которые составляют единственный канал передачи веры и любви.
Надежда, безусловно, отделима от веры. Именно с точки зрения верующего человека стоит признать надежду даром Божиим, который даётся тем, кто отказывается от веры, чтобы они были живы. Если без любви не может прожить ни один человек, то без веры можно прожить, питаясь одной надеждой, как и одной надеждой можно прожить, не имея веры. Строго выражаясь, надежда верующего человека уже не вполне надежда, ибо вера открывает рациональность надежды (хотя сама вера, конечно, рационально доказана быть не может). Только неверующий и может надеяться наотмашь, вполне. У этого есть оборотная сторона: умение надеяться может помешать искать веру. Вера чаще вырастает из отчаяния Иова, чем из надежд утешителей Иова. Эти надежды ложные, потому что они исходят из греховности Иова. Как бывает ложная вера, вера в Бога мстительного, так бывают и ложные надежды – надежды мстительные, рассчитывающие на то, что зло будет побеждено злом. Надежда чаще, чем вера, растлевает человека, превращая его в пассивное существо – этим фактом оправданы все обвинения в адрес надежды, предъявляемые скептиками, рационалистами. Тем не менее, скептик не учитывает одного: мир не плоский, мир выпуклый, в нём есть добро и зло, они не суть простые условности. Человек, который убежал в надежду как в кусты, противопоставивший надежду реальности , тоже скептик, только вывернувшийся наизнанку, тоже рационалист, только ошибившийся в расчётах.
Дерзость веры не то, о чём следует жалеть. Это дерзость ребёнка, которой можно умиляться, которую нужно в своё время пережить, чтобы крепко встать на ноги, но после определённой точки эта дерзость превращается в инфантилизм и агрессию. Нужно стать совершеннолетним верующим – то есть, не держаться за руку матери, а дерзость подразумевает наличие чьей-то руки, которая держит человека, а человек дерзко вырывается или дерзит языком. Когда же дерзость проявляется в желании обратить человека ко Христу до захода солнца, чтобы не умер, полезно вспомнить, что сам Иисус изрядно поддел тех, кто в поисках обращённых рыщет по всему миру аки волк (Мф. 23, 15). Кто создал Солнце, Тот и устроит, чтобы спасение не зависело от восходов, заходов, времени положения в кровать и прочих мелочей.
*
У фрондёров советских времён - тех, которые на площадь не выходили, а просто пили - было два символических тоста: "За успех нашего безнадёжного дела!" и "За её величество!". При последнем полагалось вставать.
Христианское дело тоже безнадёжное. Иисус никогда не призывал надеяться - Он сеял веру и искал веру, не надежду. О надежде много писал апостол Павел, с него, видимо, началось возвышение этого слова до неразрывной триады "вера, надежда, любовь".
В евангелиях же надежда упомянута считаные разы и больше в саркастическом контексте. Только в цитате из Исайи у Мф. 12, 21 упоминается надежда народов на грядущего Помазанника, и тут в синодальном переводе совершенно верно поставили "уповать", а не "надеяться". "Надежда" ассоциируется с расчётливостью - Иисус порицает делающих добро в надежде на благодарность. Надеялся на чудо невеликий Ирод. "А мы-то надеялись", - за этот вздох Иисус назвал учеников Эммаусе "несмыслеными". В переводе с синодального - глупцами (Лк. 24, 25). С большим сарказмом отозвался Иисус и о тех соотечественниках, которые надеялись на Моисея - мол, Моисей-то и будет главный прокурор на вашем процессе (Ио. 5, 45).
Иисус посмеивается над надеждами, потому что Он есть исполнение надежды. Дело христиан совершенно безнадёжное, более безнадёжное, чем построение демократии в России, потому что демократию даже в России построить можно, а построить Иисуса - невозможно. Во всех смыслах. Нельзя Христа заставить служить себе - при всём Его в высшей степени отсутствующем виде, Он исключительно независим. Нельзя сочинить Иисуса, нельзя родить - уже рождён. Не на кого надеяться, потому что надежда исполнилась. Поэтому святые не фрондируют - фрондировал Иисус, христианам остаётся воспользоваться созданной Им ситуацией.
Английскую королеву, кстати, тоже можно оставить в покое. Это не означает, что для христианина Христос - вроде английской королевы. Хотя бывает такое к Нему отношение, но вопреки христианству. Просто Воскресение всё поставило с головы на ноги. Уже не люди надеются на Бога, а Бог надеется на людей. Надеется на предавших Его, на распявших Его, на оставивших Его. Поэтому и воскрес не у Себя на небе, а у нас на земле - чтобы мы видели, что Бог нас прощает и надеется, чтобы мы отзывались на Его надежду своей верой.
*
Принято считать, что христианская надежда побеждает языческий трагизм. Нет, христиане не слащавые оптимисты. Более того: существует христианский трагизм, более глубокий, чем трагизм языческий. До Христа трагедия есть столкновение свободы и рабства, после Христа трагедия есть столкновение любви и свободы.
*
Безысходность - не состояние, а чувство и очень странное слово. Странность в перекличке со словом "исход". Безысходность есть рабство без Бога, без Моисея, без Красного моря, без трусливых соотечественников, без жестоких правителей.... Но ведь не бывает же такого рабства? Следовательно, не бывает и безысходности. Всегда есть какая-то пестрота в мире, а где пестрота, там найдётся и место для самого главного штриха - Исхода. Если есть картина, значит, есть холст, если есть холст, значит, есть рама, если есть рама, значит, можно выйти из рамок. Исход выводит из рамок. Безысходность отрицает, что за рамой что-то есть. Да именно за рамой всё и начинается!
Когда нет выхода, надо искать Вход.
Первые страницы Библии сообщают, что у этого Входа стоит ангел с огненным мечом, чтобы мы не могли войти. Последние страницы Библии сообщают, что ангела с огненным мечом сменил Иисус с игом, бременем и крестом. Так что вход не только есть, но ещё и открыт.
Ежи Лец мудро сказал: "Ну, пробьёшь ты головой стену - и что ты будешь делать в соседней камере?"
Пробивать надо потолок.
Так известная головоломка, где из шести спичек надо сложить четыре треугольника, не решается, пока спички раскладываются на плоскости. Их надо составить в пирамиду.
БОГ - ВЕЧНОСТЬ, СТАВШАЯ НАСТОЯЩИМ
"Если вы действительно верите в то, что Б-г вам поможет, отчего же на вашем лице отпечатаны несчастье и тревога? Если вы на самом деле в это верите, радуйтесь!" - Менахем-Мендл Шнеерсон.
Христианский аналог - последователи Дуайта Moody, основавшего в 1886 году Библейский институт в ЧКго. Перестать улыбаться для них - кощунство, так что я никакими уговорами не мог уговорить их сфотографироваться без улыбки. Они были готовы раздеться догола (чего боялся я), но не стереть улыбку с лица.
Несчастливое лицо и вера совместимы так же, как прошлое и настоящее. Если мне только что отдавили ноги, я не могу не кривиться от боли, и веры это не умаляет.
Тревожность и вера совместимы так же, как настоящее и будущее. Бог не поможет - Он уже помогает, но если я помогаю старушке переходить улицу, это не означает, что её (да и меня) не может сбить машина.
Бог - вечность, ставшая настоящим, не прошлым и не будущим.
